– ...а потом я ей рассказываю, как «Роси» прошило из ОТО станции, словно решето, но я все равно на максимальном ускорении в торможении смог снять пушки и открыть проход десантным шлюпкам с «Ги Молинари»! Конечно, пришлось объяснять ей, что такое ОТО, но оно…
Амос знает, что Алекс – не заткнется. Будет трещать, как перегретый конденсатор, пока либо воздух не кончится, либо его не срубит напряжение и виски. Амос – не злится и не ворчит, просто кивает, потому что злиться – не на что; потому что Алексу – надо выговориться, сбросить груз с души и плеч, куда-то выплеснуть то, что в его голове. Амос знает, что их пилота мучает чувство вины, и знает – почему; знает, что он до сих пор не может смириться со сделанным им же выбором, который куда тяжелее для такого человека, как Алекс, нежели для такого, как Амос..
А еще Амос знает, что не ему судить. Его в этом выборе все устраивало, и он не собирался убиваться. Люди, отправлявшиеся на станцию «Тот», знали, что это может быть поездка в один конец, и это было написано крупным шрифтом в их воображаемом контракте.
Так что не Амосу было учить друга читать.
– Ага, – Амос кивает, опрокидывает в себя шот и тут же – разливает им с Алексом по-новой; Камал растерянно моргает, ожидая, очевидно, чего-то более развернутого и эмоционального. Но Амос – лишь поднимает на друга взгляд, опирается локтем о столешницу и замирает, умудряясь выразить всем своим видом готовность внимательно слушать, смешанную с совершенным безразличием ко всему услышанному.
Алекс медлит, с сомнением переводит взгляд с рюмки в пальцах Амоса на его лицо, хочет было что-то сказать, но в итоге лишь пожимает плечами и опрокидывает в себя свой шот. Он сейчас – яркая иллюстрация того, что иногда людям нужно лишь чувство компании и иллюзия внимания. Амос знает. Амос в мире из такого обмана вырос.
Алекса пробирает, он сквозь тяжелый выдох пытается что-то сказать. Кажется, это похоже на слово «огонь». Спустя секунду, когда его отпускает, он выдыхает уже понятнее. «Огненная вода». А после – смеется над невысказанной шуткой о том, что так называли когда-то алкоголь индейцы; Амос думает, что это правда забавная шутка от того, кого называют «марсианским ковбоем», поэтому он – тоже усмехается.
– Так вот. О чем там я..? Ах, да…
Амос снова отключается. Алекс, похоже, не замечает. Или не хочет замечать. Но это его дело.
Взглядом Амос рассеянно скользит по полутемному, с яркими вспышками неона, помещению бара, выхватывая то одного астера, то другого. Вот девчонка, молоденькая, но уже с пустым и безразличным взглядом; она смотрит на него, механически улыбается, как будто модель из яркой голо-рекламы; он же просто качает головой – сегодня ему не нужна компания в постели ночь. Вот тощий астер, нервно перебирающий пальцами полы своей яркой, по последней моде отщепенцев, жилетки; у него на шее под кантиком рыжих волос выбит рассеченный круг Альянса Внешних Планет; он озирается и быстро утыкается в свой стакан, стоит лишь его взгляду наткнуться на взгляд Амоса. Вот барменша, тоже из астеров; у нее профессиональные движения и уставшее лицо человека, который хочет быть где угодно, но не здесь; когда она смотрит на Амоса, она его словно и не видит, а потом – сразу же идет подлить виски посетителю у стойки в самом ее углу, темном и облюбованном теми, кто мечтает остаться незамеченным, от того и попадающими всегда в самый центр внимания. У этого посетителя, к которому ушла барменша – смешная шляпа и побитый жизнью серый костюм, у него опущенные плечи, поза ищейки и скрытый под полой шляпы взгляд, направленный на того, замеченного Амосом раньше нервничающего паренька.
Миллер. Что-то вынюхивает – чисто бассет на старости лет.
Амос откидывается на спинку дивана и переводит взгляд обратно на Алекса; напоминает себе, что Миллер — не его дело, и кэп ясно дал это понять. Амос – не спорил, хотя, если бы его спросили, он сказал бы, что кэп погорячился.
Его, впрочем, не спросили.
– Я вообще к чему это веду, – у Алекса немного заплетается язык, и ему становится вообще все равно, слушает его Амос или нет; Амос, кстати, не слушает, – Вся эта история с «Тотом» – это просто какая-то бомба. Когда тебе последний раз наливали бесплатно в баре до всего этого?
– Мы живем за счет старика Фреда. Нам и так наливали бесплатно.
Алекс икает и задумывается.
– Ну да, но… Но я не о том. Я о том, что мы вроде как… ну, герои? И Фред тоже, кстати, выиграл. Он теперь считай в центре внимания всего АВП. Но я все равно не считаю себя героем. И это…
Амос чешет щеку и кивает. Сложно было спорить – старик Джонсон и правда теперь был звездой номер два сразу после Миллера. Звездой и, как полагали Амос, костью в горле тех, кому землянин не нравился и раньше. А такие были – он видел это сам.
Но, опять же, это – не его дело. Да и, справедливости ради, он мало что смыслит в политике. Он много понимал в человеческом дерьме, и политика была одним из его видов, но… но он всегда чувствовал себя неуютно, когда думал о чем-то глобальнее системы охлаждения реактора корабля. Слишком много переменных. Слишком все непостоянно. Слишком размытые границы того, кто хороший, а кто – плохо, а это для него – чревато.
Да и просто, в общем-то, – слишком.
Астер в яркой жилетке дергается, порывается было встать, смотрит на личный терминал, но тот, очевидно, его разочаровывает. Камнеед бухается обратно, а Амос все не сводит с него взгляда, ловя себя на мысли, что его беспокоит этот дерганый скелет. Он думает, что думать – не его, и ему бы лучше заняться проверкой наладки систем «Роси», подрихтовать эмблему на носу и убедится в надежности заклепок на внешнем корпусе; он думает, что лучше бы поделиться подозрениями с кэпом или Наоми; он думает, что самодеятельность для него последний раз закончилась чужой смертью.
А потом астер подрывается, Миллер – тут же вылетает следом за ним, а у Амоса как-то само собой не остается времени подумать еще. Он – человек дела, он действует, когда видит, что это необходимо. Он помнит, что Миллер – хорошая ищейка, но дерьмовый боец. И еще он думает, что Миллер, в общем-то, неплохой – ему могло бы быть место на «Роси», если бы звезды сложились иначе. Он не очень хотел бы узнать, что Миллера прихлопнули, когда он сунул нос в кухню, которую еще не знает от и до.
Алекс еще что-то рассказывает, когда Амос уже выходит из бара. Он оставил на столе кредиты, подтолкнул девчонку, что улыбалась ему несколько минут назад, к другу, и чувствовал себя плохим человеком, потому что делал ровно то, что Джим просил не делать.
Но он жил по принципу «лучше сделать и просить прощения, чем не сделать и жалеть». И он собой недоволен.
И в то же время с плеч словно сваливается глыба.
_________________
Сила Кориолиса неприятно давила на внутреннее ухо, заставляя думать, что земля под ногами плывет, хотя на деле – плыла вся станция. Амос оглядывается внимательно и цепко, следит за тем, что впереди, что в темных проемах служебных ходов по бокам тоннеля, прислушивается к тому, что за спиной. Ему пришлось отстать, потому что высокий коренастый землянин слишком бросался бы в глаза, и, вздумай астер в жилетке проверить хвост, его бы, скорее всего, заметили. У Миллера, астера по рождению, смешаться с толпой было больше шансов даже с учетом его дурацкой шапочки; «дурацкое» у этих вытянутых слабой силой тяжести людей было модой.
Тем не менее, когда людные коридоры станции сменились техническими рукавами, ведущими к центру «Тихо», Амос ускорил шаг, отбрасывая осторожность. Здесь одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять – он тут не просто так, и в этой ситуации уже лучше было обозначить свои недружелюбные намерения сразу. Да и кошки-мышки никогда не была любимой игрой Амоса.
Сдавленный крик разносится по тоннелю ясно и четко, словно кричащий совсем рядом с Амосом. Тот замирает, мгновение оценивает ситуацию, а после – прибавляет шаг; он на секунду думает жаль, что нет пистолета, а потом замечает в нише по правую руку в ремонтном кожухе набор предусмотрительно оставленных на случай экстренной надобности инструментов.
Подбрасывая через пару мгновений в руке тяжелый, пахнущий едкой смазкой от недавней работы, газовый разводной ключ с губами, способными обхватить на максимуме запястье взрослого мужчины, Амос думает – у него экстренная надобность. А если педантичная пикси Сэм заметит пропажу, он проставит ей бутылку. За счет Фреда.
Когда Амос выворачивает из-за поворота тоннеля, выходя к развилке, где тот расходится на два рукава, астер в ярком жилете как раз отключает терминал, запихивает его в широченный карман и поразительно хладнокровно выпрямляется над распростертым на полу Миллером; он только что трещал без умолку, повышая на кого-то в терминале голос и заглушая шаги Амоса, но в этой трескотне не было ни страха, ни тревоги, ни нервов – только раздражение и злость; от угловатости в движениях – тоже уже ничего.
Хорошо прикинулся, сука.
– Пинче буро…
Глухой удар раздается быстрее, чем мысль успевает достигнуть мозга – Амос не думает, что ему сделать и как поступить; он просто делает. Потому что сейчас это – единственный верный путь.
Голова астера откидывается назад и в сторону, словно закрепленная на одноногом штативе боксерская груша, и тело удивительно плавно опускается по чуть искривленной дуге вниз рядом с Миллером – спасибо силе Кориолиса и половине g «Тихо».
– Ничего личного, парень, – он переступает астера, коротко замечая, что у того как минимум сломаны скула и нос, и склоняется к Миллеру; у того на сером потрепанном пиджаке новая подпалина от промышленного шокера, и от полученного разряда пальцы все еще, кажется, едва заметно подергиваются.
Амос опирается предплечьями на колени, медлит, оценивая состояние бывшего копа, проверяет зрачки, пульс, хлопает его пару раз по щеке и – кивает сам себе. А после – выпрямляется, закидывает высокого, но, как и все астеры, тощего Миллера на плечо, перехватывает поудобнее за пояс, словно куль песком, и, подхватив второе тело за воротник яркой жилетки, неторопливо направляется к двери ближайшей рабочей каморки для хранения оборудования.
– Это должно быть интересно.
• • 
• • 
• • 
• • 
• • 
• • 
• • 
• • 
• • 
