Будильник в квартире Джозефа всегда звенел на два часа и тридцать минут раньше положенного. Кто-то сказал бы, что это идеальная причина, чтобы заменить его и купить новый, но сам Джозеф считал его исправным: просто нужно ставить его на два с половиной часа раньше, чем тебе нужно проснуться.
Делал ли он это? Разумеется, нет. Но он каждый раз клялся, что все исправит, когда просыпался на два с половиной часа позже и опаздывал на стандартную летучку в участке. Впрочем, его в любом случае там не ждали: запаха перегара им хватало и на улице третьего дистрикта, тащить его внутрь было вовсе не обязательно.
Нужно было освежиться. Нужно было очнуться. Нужно было выбраться из этой помойки, которую Буллок по страшной ошибке считал уютным гнездышком, несмотря на то, что от гнезда здесь были только гнилые ветки засохшего деревца, разбросанные синтетические перья из аутентичной подушки и мрачная духота пропитого помещения. Если задуматься, это буквально было гнездо. Гнездо огромной неряшливой птицы с хроническим алкоголизмом.
Самопровозглашенная птица вышла на лестничную площадку своих недорогих апартаментов, если грязные копеечные коммуналки третьего дистрикта можно было называть апартаментами. Дверь в его гнездо не закрывалась на все сто процентов, сорвавшись с петель после неудачной стычки с недовольным репликантом, который решил, что хочет быть не жертвой, а охотником. С тех самых пор ее приходится чуть приподнимать и со всей силы прижимать плечом. Впрочем, воровать у Джозефа все равно было нечего: все самое ценное он носил с собой.
Он вышел на улицу и в голову тут же ударил “микс третьего”: запах пота, экскрементов, дешевого парфюма, блюд кухонь со всего мира (несмотря на резкое сокращение “всего мира” в последнее столетие), а также какофония из криков, стонов, смеха, музыки различных стилей, играющей ОДНОВРЕМЕННО в одной и той же машине. Все это объединялось в один большой практически материальный купол, который обволакивал все ваши органы чувств и бомбардировал вестибулярный аппарат со всей силой района с плотностью культурного наследия на один квадратный метр, которая поразила бы даже мусорный пресс.
Помести сюда человека из прошлого, и назад он вернется либо с глухим, либо слепым, либо с экзотической болезнью, которую в граничащей с фатальной антисанитарией атмосфере третьего дистрикта подхватить проще, чем добраться из точки А в точку Б.
— О, Бурроку-сано! — с диким японским акцентом крикнул Сатори, старик у грязной лавки с корейскими паровыми булочками, которые убили больше человек в туалете, чем самые успешные масс-шутеры. Почему японец продавал корейские булочки? Потому что нет в этом мире ничего более хаотичного и неестественного, чем бизнес третьего дистрикта. — Вам вашу рюбимую бурочку? Сегодня вкусно.
Сатори говорил это каждый божий день, и каждый божий день изжога так сильно давила на горло Джозефа, что он начинал понимать типичные будни любого эдемского 6.2. Но сегодня был особенный день. Он это чувствовал. Даже воздух был чуточку чище обычного. Или, быть может, запах любимых “бурочек” Сатори выжег все рецепторы в носу полицейского.
— А, хуй с ним, черт старый. Давай сюда свою отраву, — Буллок приложил токен к терминалу и, снисходительно покачивая головой, улыбнулся старику.
Тот торопливо открыл свою тележку, откуда тут же вырвался столп буроватого пара. В нос тут же ударил запах капусты, синтетического мяса и бог знает чего еще. Чересчур знакомый запах, который, несмотря на свою токсичную натуру, все равно заставлял истечься слюной.
Сатори протянул Джозефу горячий сверток, чуть кланяясь, как он обычно и делал, изображая из себя старого самурая, хотя оба они прекрасно понимали, что старик родился в Детройте и все знания о Японии почерпнул из поп-культуры. Буллок подмигнул старику, взял булочку, и тут же врезался в нее зубами.
На вкус она была как мягкая резина с мясом, но острое послевкусие распространялось по всей полости рта как лесной пожар в сезон засухи. После булочки Сатори хотелось дышать, хотелось пить и, больше всего, хотелось жить, несмотря на то, как жизнь стремительно проносится перед глазами. За это Буллок и любил эту отраву и всей душой надеялся, что старый черт накопит деньги на вторую оболочку раньше, чем окочурится.
— Ух, дьявольщина ебучая! — промычал Джозеф, закатывая глаза от наслаждения. — Умел бы ты готовить, старик, цены бы тебе не было. Ладно, бывай.
Буллок двинулся в сторону участка, высунув язык наружу, как уставшая собачонка. Во рту до сих пор бурлила горечь специй, а воздух, прежде чем добраться до легких, казалось, проходил обработку в жерле вулкана. Глаза Джозефа слезились, голова пошла кругом и знаменитая изжога, в свойственной ей манере, подкрадывалась к горлу, как блядский насильник.
Чтобы отвлечься от гастрономической пытки, Джозеф принялся сканировать лица окружающих. Стандартная процедура, чтобы проверить, нет ли среди десятков и сотен разноцветных прохожих случайного репликанта-убийцы в бегах.
“Брюс Ли, 39 лет, разведен, двое детей. Сменил имя два месяца назад, прошлое имя — Юджин Сакс. Запрет на посещение общественных пространств на два года за публичную демонстрацию гениталий”. Типично.
“Дайяна Филбрук, 64 года, трижды замужняя. Отсидела 40 лет за убийство мужа, развелась через суд после таинственного исчезновения второго, вышла замуж в третий раз… Вчера в клубе “Эдем”. Самка богомола, мое уважение.
“Дженни Мунстоун, 3 года. Репликант. Разыскивается после побега из “Эдема”, возможно вооружена и очень опасна”.
Джозеф остановился, тупо уставившись в удаляющуюся хрупкую фигурку. Инстинкты и опыт подсказывали, что нужно достать пистолет и стрелять в затылок, пока она не заметила и не побежала. Инстинкты никогда не обманывали Джозефа, в отличие от беглых репликантов. Инстинкты никогда не подводили. Но люди — существа непредсказуемые, даже для самого себя.
— Эй, крошка, — окликнул Буллок девчонку. Он не знал, услышала ли она его, но все равно торопливо зашагал за ней. — На пару ласковых, уважь старика.
И это, блядь, не просьба.