Его вкус терпкий с горькими нотками вредного невоспитанного хмыря и самого, мать твою, ебливого любовника в мире. «Ебливого» с понятием двояким, как и весь он, начиная от мимики и заканчивая случайными противоречивыми до цельного образа привычками. Он может читать часовые лекции о пользе сельдерея и брокколи в ежедневном рационе прямо рядом с холодильником в супермаркете, а затем, крепко затянуться очередной сигаретой на выходе - хватит с него пятиминутной правильности, утомился. Он много скажет о том, что не умеет заботиться о других, но в очередной раз молча отнимает у меня пакеты с покупками или мороженное у Тэхена, когда тот решит перебить болезнь не таблетками, а чем-то холодным и приторно сладким.
Чонгук не правильный, не хороший. Чонгук нечто среднее между неприступной молчаливостью и разгоряченной страстью. Что-то своеобразное, скрытное, но в тот же момент до пошлого раскрепощенное и резкое. Что-то из каноничного образа "не говорю. делаю. а ты, третий слева, иди нахуй". Чонгук грубо хватает, грубо разговаривает, грубо трахается. Он все в своей жизни делает грубо, рубленно, так, как хочет он, потому что создан унижать и доминировать, а не прогибаться под условия навязанной социальными классами внешней среды. Серьезно, порой мне кажется, что он живет по чисто животным законам из учебников биологии класса эдак третьего. В то время как я в старшей школе этот предмет принципиально просыпал, а на теме "естественного отбора" был нещадно выдран в задницу собственным учителем. Вот ирония.
Мой же вкус - что-то по-блядски ароматное с вкраплением «каролины рипер» и тонким, оттесненным к глотке, оттенком под названием «я не умею ебаться и параллельно описывать это тонной причудливых эпитетов». Я не романтик, а если и был им когда-то, то адаптационный процесс, по вполне логичным причинам, отключил сие функцию за ненадобностью. По крайней мере, я старательно в это верю: романтичность делает людей слабыми, а я и без того слабак.
Все, чему я научился за пару лет жизни в Сеуле это томно рафинированно стонать, периодически прерывая череду сладострастных вздохов и охов нежными окликами партнеров и соответствующими настроению ласками. Все, чему я научился за пару лет жизни в Сеуле и единственное, в чем я добился совершенства – жалкая наигранность. Не лицемерие, а скрытность. Не борьба, а смирение. Но даже в этом смирении ты хочешь быть полезен хоть чем-то, хоть как-то, хоть где-то. Ловишь на себе смущенный взгляд, даришь кому-то улыбку или чувствуешь учащенное по твою честь дыхание. Реализовался, значит оказался полезен. Хоть чем-то, хоть как-то, хоть кому-то.
Здравствуйте, знакомьтесь – Пак Чимин, анестетик общего действия ваших эмоций, разума и тела. Заберет боль и усталость за скромную плату. Шлюшка моральная или шлюшка физическая. Тряпка-подстилка или случайный спасательный круг. Вернет к девушке, поможет осознать ценность семьи, жизни или собственную значимость. Позволит насладиться собой или своей приветливостью, подарит ненавязчивую улыбку или случайно коснётся крошечной ладошкой. Милой крошечной для всех и ужасной лапой с толстыми кривыми пальцами для себя.
Даже сейчас, рассматривая небольшую баночку в своей руке, я критично придираюсь к пальцам. Ко всем сразу и каждому по отдельности. Я вновь поправился и это ужасно некрасиво, не эстетично, не идеально, убого. Это все из-за тебя. Из-за тебя я бросил работу; из-за тебя я впервые в своей жизни своровал у юного обаятельного девушки-аптекаря; из-за тебя сейчас стыдливо прячусь в тени одного из деревьев парка неподалеку от нашего дома и пытаюсь перевести сбитое напрочь дыхание; из-за тебя я превращаюсь в домашнего покладистого зверька. Из-за тебя… Тебя и твоего терпкого вкуса…
- Хён, мне нужна помощь, - в трубку, разбито совсем.
.......
Люблю, когда наша мрачная ночная комната погружается в легкий смог сигаретного дыма, а воздух становится таким спертым, тяжелым очень, что невидимой рукой насильно вжимает меня к телу под моими бедрами, а то тело к кровати непосредственно. Хосок опять будет ругаться, что Чонгук закурил весь лофт, но ничего не скажет мне, наверняка зная, кто именно является провокатором. Сегодня, вчера, в любой другой день недели, когда он лишь понимающе улыбается, опускает глаза в пол и бросает псевдопозитивное: «Не шумите сильно, девчонки жалуются» на выходе. И мне стыдно. Не перед соседками по лестничной площадке, не перед родителями, которых давно нет или собой, за все то, чем я по жизни занимаюсь. Перед ним. Хосок как воплощение моей совести, обаятельный, с белоснежной улыбкой и статично хорошим настроением, за которым он явно что-то скрывает. Великую драму, например, о которой никто никогда не узнает, просто потому что это Хоби, просто потому что никто не привык видеть его отчаянно загнанным в угол.
С этим чувством жить невозможно, тошнотворно и противно от самого себя, потому что мыслей в голове становится много слишком, а я совсем к этому не приспособлен, как и к любой другой жизни, которая не связанна с подчинением или выполнением чьих-либо требований. В отличие от него. Чонгук думает постоянно. О чем-то, о ком-то, если эти «что-то» и «кто-то» представляют для него хоть какую-то важность. Так, например, с Тэхеном. Чон скажет вам, что не переносит этого мальчишку всеми фибрами души, но ловко поймает его за локоть, когда неуклюжий Ким, запнувшись о провода приставки, в сотый раз попытается разбить себе нос или опять влипнет в какие-то неприятности.
Чонгук в мелочах, Чонгук во вкусе, в моих вредных привычках и голове, во всем, что связано и пережито мной, начиная со злосчастного Севоля и заканчивая… Да хотя бы тем, что происходило сейчас в погруженной во мглу и смог комнате. Я обязательно возненавижу себя за то, что подсознательно выделяю его среди остальных, потому что слова с корнем «роман» - не мое. Категорично.
Мое – это грязно смешивать "нас" на его торсе, брать на язык, едва касаясь тем чувствительной в послеоргазменном удовольствии кожи, и впоследствии страстно впиваться в расслабленные губы; мое – это смешивать наши вкусы с никотином, превращая их во что-то солоноватое, приторное, не сочетаемое совершенно, но единое непосредственно в данный момент; мое – это получать бурю удовольствия только от того, что в ответ он устало, но все так же властно прихватывает волосы на моем затылке и жадно проникает в рот языком. Черт. Мама, кажется, я люблю этого конченного ебливого хмыря, как бы категорично не отметал любые слова с корнем «роман».
Сегодня я вновь принадлежу ему, как и в любую другую ночь на протяжении уже нескольких месяцев. Сегодня я вновь грязно стонущая его имя шлюшка, прошу больше, выгибаюсь изящнее, затягиваюсь сильнее и крепче, чтобы в голову быстрее «дало». Я не делаю ничего из того, что ему бы не понравилось и ничего, что хотя бы отдаленно могло охарактеризовать меня как человека в повседневной жизни. Вряд ли я когда-либо вместо своего имени при знакомстве, буду рассказывать о том, что люблю снюхивать кокс с огромного члена партнера, жадно собирая его остатки с чужого лобка, а потом жестко долбиться в задницу, пока мои соседи за стенкой мирно собирают пазл под звуки сопливой дорамы. Или, например, о том, что пару минут назад я слизывал сперму с идеального рельефного пресса своего любовника, мешал её со своей, а затем со всей этой амброзией на языке впивался в его губы, отлично понимая, что Чонгука невероятно это заводит.
- Больной ублюдок, - парень устало прикрывает глаза, расплывается в ленивой улыбке и откидывает голову на подушку, позволяя копне шоколадного оттенка волос безвольно рассыпаться на светлой ткани постельного белья.
- Ты любишь это, - шепчу, пока прихватываю его лицо за подбородок и покрываю поцелуями скулу, шею и изящный её изгиб. Оставляю на смуглой коже яркий засос, пусть знают, что эта блядь уже кому-то принадлежит, и резко отрываюсь. Доволен своей работой, что очевидно отражается на моем самоуверенном лице. Я выхватываю сигарету из крепких мужественных пальцев и тут же делаю длительную затяжку, чтобы расслабиться окончательно. Удовлетворенно прикрываю глаза и откидываю голову назад: на бедрах Чона слишком уж удобно. Чувствую, как его глаза скользят по моему телу, и будь я хотя бы немного трезвее, обязательно задумался бы, так ли идеально выгляжу на нем, как он сейчас подо мной. Рельефный, взмокший, заметно вымотанный, но от этого еще более сексуальный…
- Я люблю не только это... – Чонгук укладывает руку на мое бедро и скользящими движениями начинает аккуратно то поглаживать. Нет ничего сложнее, чем выносить его эти «ни-к-чему-не-обязывающие» ласки и пристальный изучающий каждый изгиб тела взгляд. Знает, скотина, что меня это смущает, а от того заводит сильнее. - Ты слышал, что я тебе сказал тогда? – Хватит. Изящно соскальзываю с крепких накаченных бедер и, едва касаясь ногами холодного пола, приоткрываю глаза. Молчу, потому что отлично понимаю, к чему он ведет разговор, к чему этот разговор в принципе может привести. Какого ответа ты ждешь, Чон Чонгук? «Здорово»? «Рад за тебя»? «Хватит этих шуток»? «Я тебя тоже..»? Или, может, стоит прикинуться дурачком и попросить тебя подождать, пока я дойду в энциклопедии до буквы «Л»?..
Тушу сигарету о журнал на прикроватной тумбочке и буквально на коже ощущаю всю напряженность между нами. Вновь много пугающих мыслей в голове, начинающихся с «а может он действительно…», «а ведь я тоже…». К черту это все, мне нужно принять.
Я, с присущей себе манерностью, откидываю челку со лба сразу после того, как очередная дорожка оказывается во мне, и приземляюсь прямиком на плечо позади. Его плечо всегда где-то рядом. Фу, ты такой банальный, Гукки, какой-то романтичный больно. Ну, прям-таки мальчик из дорамы, по которым так густо обоссывают ляшки девочки-школьницы. Если не капаться во всех твоих придурях, ты идеальный. Высокий, широкоплечий, а за статностью твоей, обеспеченная семья и папашка на «горячей клавише» у мэра. Ты, Чонгук, мечта хорошей девочки-недотроги, играющей по правилам традиционного корейского общества днем, и желающей быть сурово оттраханной ночью. Так ответь мне, почему я? Почему твоя столь каноничная брутальность дала слабину под столь неканоничной нежностью? Когда ты успел споткнуться о меня? И, что самое интересное, насколько тебя хватит?
Расплываюсь в наигранной улыбке и прикрываю глаза. Сейчас все будет в порядке. Минута и в голове вновь тишина. Пока я на ней концентрируюсь, шатен пытается завести разговор с чего-то приблизительно равного к «кажется, тебе хватит на сегодня». Тоже мне, папочка. Я то понимаю, что думает он совершенно о другом.
- Что, хочешь, до старости видеть мою щекастую морду? – Заливаюсь глупым смехом и, звонко ударяя себя ладонью по лбу, обнажаю ряд белоснежных зубов. Шутка дерьмо собачье, согласен, но щеки-то у меня правда отпор кому угодно дадут. Спасибо, мой невидимый опиумный друг, ты помогаешь мне ко всему относиться в разы проще. – Не думай, что я буду носить тебе таблеточки и готовить кальби-ччим каждый четверг. Старым ты будешь не таким дрочным, как сейчас, а если думаешь, что ходунки или коляска придает мужчинам безынициативной сексуальности, то ты очень ошибаешься. В жизни не трахну пенсионера или инвалида, даже если его стоячий хер останется единственным на планете земля, а я вдруг стану членом команды красного страпона по спасению ущербных от импотенции. Это противно. А я шлюха с какими-никакими, но принципами. – Деловито переворачиваюсь на живот, чтобы устроиться удобнее. И устраиваюсь, впоследствии забираясь обратно на бедра парня. Седлаю ягодицами чужой член и навязчиво ерзаю. Либо Гук такой, либо кокаин скоростной. Волшебная пыльца Динь-динь, я снова заведен.
– Я вообще представить себе не могу, какого этим ребятам… по пояс немым
– Парализованным, - поправляет Чон и звучит это, кажется, рассержено. Я начинаю раздражаться тоже. Слишком много болтает, а я здесь не для того, чтобы в философии захлебываться.
– Да хоть глухим, блять, ты то здоровый, так что трахни меня, пока я не сделал это с тобой...
.......
К каждому рано или поздно приходит осознание собственных ошибок. Знаете, все эти истории о том, как человек, попадая в какую-либо неоднозначную ситуацию, о которой ранее отзывался, ну…скажем, не самым благоприятным образом, в корень меняет свое мнение после того, как сам её переживет. Кто-то скажет: «Зато в таких ситуациях люди набираются мудрости». А я отвечу: «Скорее хоронят под трехтонным чувством вины себя и свою нервную систему за минусовой iq». Со мной так. Тупой никчемный кретин Пак чимин.
Да-да, Гук не инвалид, я знаю это. Через пару недель он вновь будет на ногах, вновь будет любвеобильно пинать Тэхена и жизнерадостно подшучивать над Хосоком, но от этого не легче ни на долбанную йоту. Мне безумно стыдно и этот стыд на полном серьезе можно приравнять к желанию провалиться сквозь землю до самого ядра планеты, сгорая заживо в раскалённой лаве. Но я, к сожалению, продолжаю жить.
Разочарованно прижимаю к себе бумажный пакет с покупками и ненавижу себя еще сильнее. Нам нужны были деньги. Я должен чем-то кормить ребят, ведь иначе они испортят себе желудки ужасной дешевой лапшой, газировкой и снейками из автоматов быстрого питания. Я все еще несу перед ними ответственность, и все еще бесконечно им благодарен. За то, что приняли меня таким, какой я был и есть сейчас, за то что переживают со мной и радость и хренадость, за то что любят, в конце концов. Так что не спешите осуждать меня или мой способ зарабатывания денег. Не спешите осуждать людей за что-либо в жизни в принципе, ведь никто не знает, что произойдет с вами завтра. Хватит ли вам денег на проезд или сил бороться с депрессией, поддержит вас ваш ближний или бросит утопать в лаве. В современном мире нет уверенности ни в чем, а у меня тем более. Я работаю ртом. И это все, чему я научился за 4 года жизни в Сеуле.
Помимо пакета, в моих руках все та же маленькая баночка. Инструкцию к ней я изучил вдоль и поперек, но читаю ее снова и снова, каждые шесть часов, за несколько минут до того, как срабатывает оповещение. Чонгук ненавидит его звук, да и сами таблетки ненавидит. Кажется, что он начинает ненавидеть и меня, как воплощение доходяги медбрата, насильно пичкающего его чем-то, что он принимать отказывается категорично. В то время как я начинаю учиться принимать слова с корнем «роман». Нахуй эту категоричность. Нахуй любую категоричность, если она мешает вам жить и делать то, что сделать сердцем безумно хочется. А мне безумно хочется помочь ему, помочь Тэхену и Хосоку, который теперь предпочитает игнорировать меня и любые мои попытки пошутить. Он знает, что "я знаю" и от этого не легче нам обоим…
В Сеуле начинает портиться погода, идентично этому портится и мое настроение, когда я, пробежав по дождю из магазина с порядочное расстояние, обнаруживаю точно такую же белую баночку в кустах под нашими окнами. Эта маленькая баночка, идентичная той, что я отчаянно сжимал в руке, со страхом выронить или потерять по пути, стоила в половину моего театрального гонорара за квартал. Выронить её вот так нелепо после того, как сердце стыдливо пыталось выскочить из груди и отнести её обратно в аптеку, стало бы ужасным абсурдом. Но она вот тут. Прямо перед моими ногами, прямо перед нашими окнами. Эта мелкая баночка – причина, по которой я начал красть; эта маленькая ублюдская баночка – причина, которая заставила меня осознать всю свою никчемность перед сложившейся за несколько месяцев перед нами ситуацией. И никому не пожелаешь того, что переживали мы сейчас. Счета из больницы за комфортную палату, мрт, ивл и еще кучу аппаратов, названия которых я в жизни не произнесу, просто похоронили нас. Нам подняли оплату за квартиру, у Хосока проблемы с деньгами, а занимать у Тэхена мне попросту не позволяет совесть. Мы в нищете так глубоко, что я не могу позволить себе купить Гуку лишнюю пачку лекарств, а он просто берет и вышвыривает её из окна. Почти полную. Эта мелкая баночка – причина моей невероятной злобы на него прямо сейчас. Боже, как же я устал от твоего идиотского невыносимого характера, Чонгук. Ты стал таким…
Открываю входную дверь резко настолько, насколько мне позволяли занятые руки и моя растущая злоба. Хлоп и моментально переключаюсь. Я же злился, где это все сейчас? А нет, испарилось как маленький мыльный пузырь. Вместо злобы передо мной он. Недовольно поднимает глаза и хмурится. Не успел. У нас в лофте дверь клинит, поэтому чтобы открыть её изнутри, приходится наваливаться плечом и одновременно с этим щелкать замком, иначе никак. Тэхен обещал устроить её, но произошло то, что произошло, и сейчас до этой треклятой двери дела не было никому. Кроме Чонгука. Она до сих пор держала его со мной. Спасибо.
- Далеко ты собрался? – Меня начинает охватывать паника, в процессе которой я испуганно прячу найденную под окнами баночку в карман и взволнованно хмурюсь. Не смей, Чон. Не снова. – Там дождь, так что отложи прогулку до завтра, не хочу бегать к тебе в спальню с градусником и пичкать жаропонижающими. Тоже мне, медсестру нашел. У нищих слуг нет, молодой человек, – я расплываюсь в наигранно важной ухмылке и в непосредственном жесте сбрасываю покупки парню на колени. Хватаюсь за ручки коляски и вкатываю его обратно. Веди себя естественно, Чимин, неестественно естественно. Ничего не произошло. Он не сбежал, возможно, и не планировал, а просто хотел выйти подышать воздухом. На улице дождь и ты его остановил. Я же молодец, верно?
- Лучше помоги мне разобрать покупки, - касаюсь губами его переносицы, но прежде, чем вернуться закрыть дверь, вижу, как недовольно он отворачивается. Любая нежность теперь воспринимается им негативно и это нормально, в какой-то степени. Это нормально, если вы Пак Чимин и готовы глотать любое неуважительное к себе отношение. Пусть ненавидит меня сколько ему влезет, главное, чтобы позволял помогать себе.
Щелчок двери. Щелчок в голове. Я не стану злиться на него, пока он не перестанет злиться на самого себя. И плевать, что еще мне придется сделать для него, украсть, отсосать кому-то или котенку шею свернуть. Я сделаю, потому что лю… Просто потому что.
- Знаешь, на улице такой ливень, я промок до нитки, - констатирую и без того очевидный по своей одежде факт и забираю с колен Чона пакет с продуктами. Аккуратно укладываю его на стол и стараюсь сильно не шуметь, чтобы лишний раз не раздражать. Кажется, он сейчас злиться сильнее обычного. – Я вспомнил ту нашу поездку в Кёнбоккун, когда вы с Тэхеном под дождем сиганули в озеро на спор, помнишь? – Стараюсь разрядить напряженную обстановку и искренне улыбаюсь. Хорошие были времена, беззаботные какие-то. И что сейчас? Фух. – Я так быстро от охраны в жизни не бегал. А Тото орал еще «Отсоси луку парею и себя признаю геем», - стараюсь отпародировать Кима, но это, признаться, с моим высоким голосом выходит никчемно, от чего пытаюсь сгладить это звонким хихиканьем и мимолетно бросаю взгляд на Чонгука. Отвернулся, насупился. Скажет что-то? Маловероятно.
– Скучаю по нему. Знаешь, я тут подумал, а что, если нам вместе съездить в Кёнбоккун на выходных? Возьмем курочки, перекусим на берегу, как в старые добрые. В конце концов, воздухом свежим подышим. – Нелепо пожимаю плечами, задумчиво осматривая упаковку с сыром. – Ты сказал, что я тупой, так что я начал смотреть всякие умные программы в интернете. В ролике от Discovery говорили, что Сеул самый загазованный город в Южной Корее и что каждые выходные нужно ездить на природу, чтобы обогащать организм кислородом. Это полезно для кожи, кстати, - продолжаю увлеченно разбирать покупки, но прерываюсь, чтобы выставить указательный палец и красиво сумничать. Не совсем уж я и глупый. Я знаю много вещей, касающихся ухода за состоянием кожи, зубов и волос. Да, я не разбираюсь в политике и экономике, но кто этим интересуется сейчас? Это не модно! Пф. Ладно, Чонгук в этом разбирается. Но извините! Его семья обязывает разбираться в этом, а мне что семья привила? Способность изыскано четко попадать в неприятности и окурки о лица моделей на глянцевых журналах тушить? И на том спасибо.
Шатен молчит, продукты у меня заканчиваются, а разговор все никак не завязывался. Чимин, ты теряешь хватку, а вместе с ней Его. Теперь уже не только физически, но и морально.
- Знаешь, в последние несколько недель, - тяжело вздыхаю и опираюсь руками о столешницу, чтобы сдержать себя, а не кинуться напинывать колеса коляски в попытках доораться до своего вроде как… любовника? - Ты мог бы быть ко мне помягче.. – Пальцы машинально сжимаются, но лучше пусть будет больно так, чем неприятно скрести где-то внутри. - Я… Может, я что-то не так делаю, но я пытаюсь. И если тебе что-то не нравится, ты ведь всегда можешь это сказать, разве нет? – Болезненно хмурюсь, когда развернувшись пытаюсь всмотреться теперь уже в его лицо. Главное, чтобы голос не начал дрожать. Ну же, Пак! Ты же сильный, ты же мужик, хорош раскисать! – Не нужно молча ненавидеть меня, потому что… Я, черт возьми, не знаю, как правильно вести себя с тобой. Этому не учат в интернете и книг об этом тоже нет. Я стараюсь так, как стараюсь, ты ведь не даешь мне подсказок, что конкретно я делаю не так. – Пытаюсь утихомирить себя, но лишь сильнее завожусь. Молчание всегда бесит больше любых, даже самых обидных слов, хотя бы потому что я имею ужасную привычку додумывать. Лучше бы он вновь назвал меня глупым, толстым или сказал, что у меня кривые зубы, улыбка раздражает, а на щеки смотреть невозможно. Лучше бы отхамил как следует, как делал спокойно без зазрения совести несколько дней до этого. Я знаю, что после ему полегчает, а я смогу подойти через час или два с кучей сладостей и напряжение уйдет, как всегда уходило. Но он молчит, а я совершенно не могу поймать с ним контакт. Наверное, мне сейчас лучше уйти к себе, но что если он решит сбежать вновь…
- Не думай, что я уйду, ясно? Как бы сильно я не раздражал тебя, я останусь тут, пока ты не возьмешь яйца в кулак одной рукой, а второй не схватишься за этот ебучий костыль и не пойдешь. Сам. Вот тебе мотивация, гавнюк, как можно скорее свалить отсюда! – Нервничаю, руки ужасно трясутся, и я понимаю это, когда указываю в сторону одинокого костыля у входной двери. Он боится его, не потому что больно или тяжело, а потому что думает, что у него не получится. Ходить как раньше, жить как раньше, носом гордо вертеть и фанатично доказывать всем свою самостоятельность начиная с отца. За все то время, что он пробыл в больнице, он даже не подумал позвонить ему. И виной тому гордость. Его едкая сраная гордость, которая не позволяет касаться себя, ухаживать за собой, позволять себе быть слабым. Все чего боится Чон Чонгук – это быть слабым на глазах у других. На моих глазах тоже.
